Костенеющая обыденность

Русские люди больны масштабом. Вор должен украсть миллиард. Иначе - какой же он вор. В войне должны погибнуть сотни тысяч. Хотя бы. Лучше миллионы. Десятки миллионов. Иначе это не война, а так - контртеррористическая операция.

Ну, и уж, конечно, ХХ век приучил нас к тому, что политические репрессии - это обязательно массовые репрессии. Это когда в товарных вагонах и в товарных количествах. Когда у свидетелей в глазах нули щелкают. Чтобы было, о чем потом писать эпопеи. Заунывные песни, годные для пьяных застолий. Будь проклята ты, Колыма, и так далее.

Сядем усе - по слову героя известной советской комедии. А если не "усе", то какие же это репрессии?

- Новый 37-й на дворе! - кричит паникер, а люди поспокойнее, масштабом больные, в лучшем случае, читавшие про старый 37-й в хороших книгах, в худшем - и вовсе видевшие только плохие экранизации хороших книг, степенно ему возражают. Ну, какой же это 37-й. Срока огромные в этапы длинные не бредут. Черные воронки по улицам ночью не мечутся. Повода возле двери не спать, шевеля кандалами цепочек, нету.

Нет, конечно. Двое в колонию поехали за танцы в церкви. Двое под арестом за то, что их фамилии упомянуты в фантастическом фильме категории "Б". По делу 6 мая - еще люди, но ведь их там и 20 не наберется.

Ну, по регионам. Кому-то наркотики за политику подкинули. А вдруг - не за политику? Вдруг не подкинули. Кого-то по 282 тянут, но ведь это, скорее всего, страшные фашисты, и как приличному человеку их жалеть? Деды воевали!

Или вообще исламисты. Тахрир какой-то хезбут. А раз хезбут - возможно, недаром сели.

И да, конечно, даже все эти сидящие в сумме не дают искомых пугающих цифр. Какой там 37-й? Какой вообще смысл в этих исторических параллелях? Как будто возмущаться или даже бояться следует начинать тогда, когда у нас тут построят полный аналог сталинской репрессивной машины. Так ведь не построят же. Советский Союз был одновременно и страшней, и рациональней современной России. Может быть, оттого и страшней, что рациональней.

Но это не повод не замечать творящегося вокруг. Наоборот, следовало бы преодолеть в себе эту зависимость от памяти о ХХ веке. Излечиться от масштаба. Не ждать непременно от государственных преступлений (то есть, в данном случае, от тех преступлений, которое государство против граждан совершает) обязательной массовости.

Потому что точечные политические репрессии - это все равно политические репрессии. И еще - вроде бы банальность, но важная, - если людей сажают за неприятные лично вам слова и мысли, то сажают их все-таки за слова и мысли. Существительные здесь важнее, чем прилагательные.

Но пока точечная эта, малозаметная, немногих задевающая обыденность костенеет, и мы костенеем в ней. Сначала мы на многотысячном митинге принимаем петицию о немедленном освобождении политических заключенных. Потом ссоримся - кого считать политическими, а кого не считать. И кому считать. И не провести ли альтернативные выборы счетоводов, прежде чем начать подсчеты. Пока ссоримся, появляется еще два политических заключенных, и еще два, и еще два.

По поводу первых - сто тысяч публикаций, тусовки у суда, и реплики от звезд мирового шоубиза. Дальше - одиночные пикеты. Дальше - предположительно - как раз костенеющая обыденность. Еще одного поймали. Говорят, хотел весь воздух из России в Гондурас перекачать, чтобы все тут позадохнулись. А сам бы он потом в герметичном скафандре декреты издавал. По телевизору показывали. В телевизоре врать не станут.

Подумаешь, тоже, какая новость. Еще одного.

Внутри костенеющей обыденности кажется, что ты - почти в безопасности. Нет, конечно, если бы 37-й. Если бы массово. А так.

Но на самом деле в политике работает другая теория вероятностей. И разницы между точечными и массовыми репрессиями с точки зрения каждого конкретного аборигена нет. Когда вас поймают, потому что вы не понравились, например, участковому, и внезапно выяснилось, что вы - человек неблагонадежный и вообще, скорее всего, собирались сдать наш атомный флот сомалийским пиратам, вам будет все равно, посадят ли заодно еще миллион народу. Или нет.