Александр Невзоров: Чистота помыслов – это удел идиотов

Самому знаменитому телерепортёру времён расцвета перестройки сегодня исполняется 55 лет. Если вспомнить, сколько Александров Невзоровых уместилось в эти цифры с первого выпуска его «600 секунд», то их надо умножать, как минимум, на четыре. Он сменил телетеатр на анатомический, носит образ циника и мизантропа, увлечённо препарирует Homo, только единицы из которых считает Sapiens

Кажется, это и есть его призвание: он всегда что-то препарировал – от протухшей колбасы в подвалах до государственных переворотов.

В юности – регент в церковном хоре, послушник в монастыре. Потом каскадёр. С 1987 по 1993-й – автор и ведущий самой рейтинговой телепрограммы всех времён и народов: его «600 секунд» внесены в книгу рекордов Гиннеса, их смотрели больше 90 процентов телезрителей. В конце 1990 года газеты взорвало сообщение: совершено покушение на Невзорова, который шёл на встречу с особо ценным источником информации, журналист ранен в грудь!

К счастью выяснилось, что пуля нашла анатомически очень правильное место, куда попасть, и не задела ни одного жизненно важного органа, пройдя в паре сантиметров от сердца. Потом он одновременно воевал и снимал репортажи в горячих точках – в Литве, Приднестровье, на Кавказе. Сделал серию репортажей «Наши» – о событиях в Вильнюсе в 1991-м. Создал одноимённое народно-освободительное движение.

Снял наводящие оторопь своей натуралистичностью и жестокостью фильмы «Чистилище» и «Ад» – о первой чеченской войне. Работал аналитиком у Березовского. Четыре раза избирался в Госдуму. Увлёкся лошадьми, узнал о них всё – и сделал фильм «Лошадиная энцклопедия», вызвавший критику у конников-профессионалов. Недавно глубоко погрузился в науку о человеческом теле, стал анатомом и физиологом, и от зубов у него отскакивают научные имена и термины.

– Александр Глебович, вы кто? Журналист? Каскадёр? Депутат Госдумы четырёх созывов? Наездник и ипполог? Анатом?..

– Да как хотите называйте! Хоть водопроводчиком – мне совершенно всё равно. Хоть чемоданных дел мастером. Мне безразличны любые наклейки, которые можно на меня навесить.

– Тогда, может быть, вы – дилетант? Не в обидном смысле, а, знаете, есть стихи Апухтина…

– Во-первых, у этого слова не бывает необидного оттенка, и мне совершенно всё равно, кем был ваш Апухтин. А во-вторых, если мы вспомним, кем был Левенгук – он был суконщиком. Если мы вспомним, кем был Маркони – просто самоучка. Если мы вспомним, кем был Лаплас – он окончил какую-то религиозную школу бенедиктинцев. Фарадей, Фуко… Шлиман вообще был приказчик в бакалейной лавке, торговец, воришка и авантюрист. Не думаю, что у кого-нибудь повернётся язык Хаббла, Маркони, Авогадро, Лапласа назвать дилетантами.

– Но вы-то, в отличие от них, радикально меняете сферу деятельности каждые 5-7 лет. При этом в каждой ухитряетесь добиться успеха. Так что я бы всё равно сказала, что вы – блестящий дилетант.

– Я совершенно не меняю! Я остаюсь самим собой – человеком, который ищет ответы. Просто в разное время меня интересуют разные вопросы. И всё, я бы сказал, взаимоувязывается в такую довольно логичную, последовательную и неразрываемую цепочку: что «Секунды», что лошади, что войны, что политика, что анатомия и физиология – это всё звенья одной цепи.

Чума

– Действительно, можно связать в цепочку те «600 секунд» и вашу сегодняшнюю анатомию. Вас ведь ещё тогда обвиняли в излишнем натурализме, в склонности выкапывать какие-то трупы, презервативы, крыс…

– Вот давайте не будем. Мне совершенно всё равно, кто и в чём меня обвиняет и за что хвалит. И никакого натурализма я за собой не вижу. И что, что презервативы? Изобретите для себя другую жизнь, сделайте её полностью розовой и плюшевой – и тогда в ней, вероятно, не будет презервативов, трупов, дерьма, кишок, вони, религии и прочей дряни.

– После разоблачительных репортажей эпохи расцвета демократии вы круто сменили курс – и сняли фильм «Наши», возмутивший демократичекую общественность уже не только натурализмом, но ещё и национализмом. Куда подевались ваши «имперские» взгляды?

– Они естественным образом эволюционировали. И естественным образом метаморфизировались. Потому что, как известно, чуму лучше всех лечит тот, кто ею сам переболел. Чтобы знать и понимать имперскую идеологию, имперскую идею, необходимо было находиться внутри неё. Для того чтобы научиться её презирать так, как презираю я. Как вы знаете, многие великие медики прошлого ставили чудовищные эксперименты на себе. И получали бесценный опыт. И в этом смысле можно сказать, что мой опыт тоже бесценен.

– Я поняла, кто вы: вы – острый экспериментатор. Тот, кто ставит эксперименты на самом себе.

– Не только на самом себе, не надо ограничивать мой профиль. У меня есть замечательный набор крыс.

– Во время событий в Риге в 91 году вы специально поехали в машине с ОМОНом вдоль здания МВД, чтобы доказать, что латыши вас обстреляют. И вас обстреляли. Чем не эксперимент на себе?

– Было абсолютно понятно, что её обстреляют. И чего бы не поехать? Во-первых, может быть – промажут. Во-вторых, все молодые и из всех прёт совершенно плутарховская непристойная отвага. Хамство и дерзость. Все хотят боя. Все хотят взорвать и сдетонировать ситуацию. И та сторона, и эта. Любую ситуацию надо стараться ставить так, чтобы получать максимально чистый результат.

Борюшка

– Как же вам с теми националистическими взглядами…

– Скорее, карамзинскими. Потому что я ж выступал не с позиции русского национализма. Я выступал с позиции имперского национализма. Образчики которого содержатся в «Истории государства Российского». Такая есть вздорная книжка, которая охмуряет слабых умом и не имеющих определённых знаний людей.

– Как же вам с такими карамзинскими взглядами потом работалось консультантом у еврея Березовского?

– Для меня вообще нет такого понятия – национальность. Это понятие не биологическое. Вход в любую национальность открыт для любого человека. И более русского человека, чем был Боря Березовский, я вообще никогда не видел, если пользоваться этими клише. Но мне-то это совершенно безразлично. Моя национальность – я советский. Да и вообще, слово национальность – последнее, что мне приходит в голову.

– Березовский – это уже нечто диаметрально противоположное вашим «Нашим».

– Что значит – диаметрально противоположное? Я не присягал на верность ни одной стране. Я служу только самому себе. Если мои интересы и моя выгода совпадают с интересами других групп, я могу с ними соединяться, распадаться, отпадать, но никакими обязательствами я себя никогда не связывал. Ни перед кем!

– Расскажите про Березовского: какой он был, кроме как очень русский?

– Очаровательный человек! Другое дело – смотря о каком Березовском вы хотите знать. О том, который был создан как медиамиф? Или о реальном Борюшке?

– Нет, медиамиф все знают, давайте о реальном Борюшке.

– Реальный Борюшка представлял собой примерно одну сто двадцать восьмую медиамифа. Нормальный московский интеллигент. Даже без особых крайностей. И не особо, как я теперь понимаю, интеллектуальный. Доказательством этому служит то, что последние годы жизни он провёл в жестоком ПГМе (православие головного мозга, — «Фонтанка»).

Володенька

– Недавно вы были доверенным лицом Путина…

– И до сих пор остаюсь.

– Тоже «совпали интересы и выгода»?

– В данном случае – это долги. Он сделал для меня одно очень доброе дело.

– Расскажите.

– Нет.

– А он об этом помнит?

– Помнит.

– Вы хорошо его знаете? Что он за человек?

– Его никто хорошо не знает. И не забывайте, что все люди эволюционируют и меняются. Путин 10 лет назад, Путин 5 лет назад и сегодня – это разные люди. Но он мне симпатичен своей школой, я имею в виду – чекистской. Предельной аккуратностью, серьёзностью, своим своеобразным обаянием.

– А как вам последствия этого своеобразия – страна, в которой и вы тоже живёте?

– Ну… Когда эти последствия станут нестерпимы… Я объясняю: моя родина закончилась в 91 году. А по поводу той берендеевой избушки, которую вы построили на развалинах моей родины, плачьте сами.

– Я построила?!

– Вы были в составе ГКЧП в августе 91-го?

– Нет, я была на митинге против ГКЧП у Ленсовета.

– Вот! Вот поэтому вы и построили. Но мне это строение неинтересно. И никогда не было интересно. У меня, несмотря на всю мою абсолютную беспринципность, было абсолютно твёрдое представление о родине. И этой родиной был Советский Союз. Почему некое гособразование, которое появилось на его обломках, считает себя наследником? Я не слышал из уст умирающего Советского Союза, чтобы он оставил наследников. Но мне всё это безразлично, я с этой страной связан только налогами, которые исправно плачу. И формальным гражданством.

– В Советском Союзе не мог бы появиться ни журналист-разоблачитель Невзоров, ни ипполог и наездник, ни владелец конюшни, даже начать учиться анатомии и физиологии в середине жизни у вас вряд ли получилось бы.

– Мы не знаем, каким бы я был в реальности той империи.

– Очень даже можно представить.

– Это как же?

– Вы всё время идёте наперекор, ищете какое-то перпендикулярное направление. Сохранись СССР, вы бы, наверное, назло всем стали монахом. Вы ведь собирались стать монахом?

– Нет, ну монахом невозможно пробыть больше недели, поверьте. Я был послушником – и продержался ровно 5 дней. Физиология ведь – не церковная старушка, она проповедей не слушает. Но это было очень экзотично, всё равно что удрать к индейцам. И потом, это был бесценный опыт. Но опыт приобретается – и всё. Вот существует такой термин – исколотость. Это касается мозга крысы, в который уже было вставлено такое количество электростимуляторов и электродатчиков, что там не осталось живого места. И дальше вживлять электроды уже некуда. Любая тема обладает своим порогом «исколотости». Так вот у тех моих церковных похождений порог исколотости был очень низкий. Я довольно быстро для себя всё понял про церковь.

Танцы с папуасами

– Что именно вы поняли про церковь?

– Что это совершенно неинтересная организация, где люди ничем не отличаются от людей за её пределами. И поскольку качество людей – это лучшее мерило качества организации, то рассматривать там оказалось нечего. Вера – это же не наличие каких-то особых знаний. Это отсутствие элементарных. Для меня слова «вера» и «бог» не какие-то ругательные, для меня это – обозначение определённого уровня знаний. И он мне неинтересен.

– Говорите – неинтересен, но охотно комментируете действия РПЦ.

– Я бы с большим удовольствием не был знаменитым атеистом, если бы попы не вели себя так нагло. Поскольку они уже перешли определённые границы, то почему бы не поспорить с ними?

– Почему церкви стало в последнее время так много?

– Потому что естественным образом обрушился интеллектуальный уровень. На трагическое обрушение интеллекта и образования всегда приходят гундяевы.

– Уважаемый вами Путин тоже любит постоять со свечкой.

– А как иначе? Если человек хочет быть королём папуасов, ему тоже приходится танцевать с перьями в попе вокруг костра. Какие к нему могут быть претензии, если 90 процентов населения страны – неандертальцы? Почему он должен ориентироваться не на них, которые обеспечат ему власть и спокойствие, а на 10 процентов каких-то смутьянов, вечно чем-то недовольных? Другое дело, что это расчёт неверный: все, кто делал ставку на большинство, всегда проигрывал, потому что революции делает меньшинство. А большинство потом кусает в спину свою собственную власть. Потому что власть напрасно думает, что большинство покорно именно ей. Оно просто вообще покорно.

– Вы считаете, что разговоры о свободе и демократии у нас бессмысленны?

– Пока – да. Мы видим торжество рефлекса рабства.

– Термин «рефлекс рабства» вы употребляете в физиологическом смысле?

– Я цитирую Ивана Петровича Павлова, который непонятным для меня образом слова «рефлекс рабства» употреблял применительно к русскому народу в своих выступлениях и лекциях. Это понятие, скорее, культурологическое. Но если его применял Иван Петрович… Вы понимаете, что я имею в виду.

Курьёзити

– Кажется, я могу назвать сферу деятельности, в которой вы, можно сказать, провалились. В остальных добились блестящих результатов, а в этой были плохи.

– Это какая же?

– Вы были плохим депутатом Госдумы. Четыре, если не ошибаюсь, раза.

– А, так это не сфера, это – поиск привилегий.

– Вам нужны были привилегии?

– Помилуйте, я такой же живой человек, такой же представитель довольно мерзкого вида под названием Homo, и это вполне естественно. Вы сами понимаете, что чистота помыслов – это удел идиотов. Так что это – не деятельность, это – некая добавка к образу жизни. Не более того. Она в своё время давала мигалку и другие радости. А потом парламентаризм был похоронен: после отмены мигалок смысл в нём исчез окончательно.

– Чего ради тогда в Думе сидят те, кто там сидит сейчас?

– Ну, мы же с вами договорились насчёт чистоты помыслов? Не будем подозревать в этом сегодняшних депутатов. Правда, в моё время у Думы не было такого мощного дрессировщика с таким страшным электризованным шамбарьером, какой есть сейчас. Так что понятно, что эти-то уже просто перешли всякую грань. Американцы ищут какие-то враждебные формы жизни, забрасывают «Курьёзити» на Марс, он там ползает… Да «Курьёзити» надо было забрасывать в здание на Охотном ряду! Он бы там мог получить кусочек Мизулиной, кусочек Лаховой, и потом в лаборатории их бы долго исследовали.

– Жаль, что вы прервали политическую карьеру: такой террариум для наблюдений!

– Нет, там террариум весьма конечный и весьма ограниченный. Никаких особых наблюдений там делать невозможно. А потом они ввели эту партийную систему – надо было быть в какой-то партии. И тогда я отказался. Не потому, что я принципиальный человек и не стерплю мысли о принадлежности к «Единой России». Да мне по барабану! Но там партийная дисциплина, всякие эти глупости, что-то ты налоббируешь – заставят делиться, знаю я всё это.

– Вы говорили, что за 4 срока в Думе побывали там 4 раза. Вы хоть успели поголосовать за что-нибудь?

– У меня был на последнем созыве товарищ по партии Коржаков. И сидели мы как-то, как два орла на скале мрачной. А у нас там кнопочки были – «За», «Воздержался», «Против», «Запись на выступление». И он заметил, что я тыкаю мимо всех четырёх кнопочек. Ты ж, говорит, не пьёшь, ты куда тычешь? А я ему отвечаю: вот смотри, Василич, есть кнопочки «За», «Против», «Воздержался», «Запись на выступление». Но нету кнопочки «По…»…

– Тише, а то «Фонтанку» оштрафуют за мат.

– Матом я начал ругаться как раз после того, как его официально запретили. То есть тогда-то я это слово употребил, но в общении с прессой – только недавно.

Самый человечный человек

– В Думе у депутата Невзорова был замечательный помощник: Владимир Сергеевич Барсуков, он же Кумарин, так называемый глава тамбовской мафии…

– Замечательный человек, чудеснейший! Один из самых прекрасных людей, каких я видел в жизни.

– А как же вымогательство, рейдерство, убийства, за которые его осудили и ещё судят?

– Если мы прочтём обвинительное заключение, то поймём, что я говорю правду: это прекраснейший человек. Потому что даже из обвинительного заключения можно сделать вывод, что он: никогда не ограбил бедного, никогда не поднял руку на беззащитного, никогда не обидел слабого. А всё остальное меня мало волнует.

Я – великолепный врун

– В одном интервью вы рассказали, что в 1991 году заявили на допросе у следователя, будто жалеете, что не приняли в путче более активного участия. А на вашем сайте сказано, что вы прямо участвовали в организации ГКЧП. Чему верить?

– Под активным участием предполагалось совсем другое, нежели вы думаете. Мне довелось довольно активно участвовать. И организаторов там было довольно много. В этом случае у поражения отцов не меньше, чем у любой победы. А то, что я был посвящённым и прилагал много усилий для победы ГКЧП, это безусловно. У меня хобби было такое: участвовать в государственных переворотах. Где вы ещё сможете узнать настоящую механику госпереворота!

– Часто вы что-то о себе сочиняете?

– Когда бывает необходимость.

– А она бывает…

– Редко. То есть я могу это делать, но я себя этим не утруждаю. Потому что, я уже говорил вам, оценка меня совершенно не волнует.

– В 90-м году мы обсуждали покушение на журналиста Невзорова. Многие не верили, считали это спектаклем. Может, расскажете теперь, что это было?

– А нечего рассказывать. Я дал на эту тему примерно 65 тысяч интервью.

– Но вы только что признались, что можете присочинить.

– Если бы я видел необходимость, я бы, наверное, присочинил. Но на тот момент мне это казалось довольно болезненно.

– Врёте тоже редко?

– Ну, нет! Вы что, забыли про 30 лет стажа на телевидении и 4 срока в Государственной думе? Да вы меня обижаете! Я великолепный, квалифицированный врун. Но, к сожалению, я не вижу для вранья рынка применения. А, знаете, когда долго не пользуешься языком, его начинаешь забывать.

50 пар перчаток

– Давайте поговорим хоть о ком-то благородном и честном.

–?

– О лошадях.

– Совершенно мне сейчас неинтересная тема.

– Наигрались?

– Нет, поймите: я достиг в этом деле достаточно серьёзных, существенных и осязаемых высот. Всё, что мне надо было узнать, я узнал. Это не меняет моего отношения к лошадям. Как и к другим животным – включая людей. Но разговор на эту тему сейчас представляется малоинтересным для меня.

– Но я всё-таки спрошу, потому что это не совсем о лошадях. В серии фильмов вы рассказывали о мучениях лошади при традиционной выездке – в отличие от вашей методики. Многие специалисты вас критиковали. Так это правда была или эпатаж?

– Почему эпатаж?! Естественно, вам будут говорить, что это неправда! Они хотят получать удовольствие, и всякий, кто встаёт между ними и удовольствием, объявляется сумасшедшим, вруном и так далее. Педофил вам тоже расскажет, что он знакомит мальчика с жизнью и даёт ему конфеты! А вы откройте любой учебник физиологии и анатомии – и посмотрите строение тригеминального нерва и фациалиса лицевого. И последствия сильного тактильного действия железа на инкапсулированные и неинкапсулированные нервы ротовой полости. Всё элементарно, даже не нужно как-то особенно доказывать. Да, лошадь управляется болью.

– А вы как управляете лошадью? Почему лошади вас слушаются?

– Вы бы спросили Соню Дустову, няню моего мальчика Саши. Она как-то собрала все мои перчатки по конюшне и спросила, выкидывать или нет. И их сфотографировала. Это была куча из пятидесяти, наверное, кожаных перчаток, протёртых до дыр. Только труд! Не бывает гениев, бывают только трудяги. Это всего-навсего опыт и дикий труд. И хорошее знание анатомии и физиологии.

Наука времён Дарвина

– Вы начали изучать анатомию человека, когда вам не хватило знаний по анатомии лошади?

– Да. Потому что я столкнулся с тем, что уже на 120-м лошадином мозгу, уже по локоть в крови, устав секционировать, формалинировать, мариновать, убедившись, что почти никто до меня этим не занимался, я кинулся смотреть, а что же изучено. И обнаружил, что под рукой есть абсолютно сопоставимый мозг человека. Который абсолютно пригоден для сравнительной анатомии.

– Куда вы пошли искать человечьи мозги?

– Сперва – к своему другу Наталье Петровне Бехтеревой. Она сказала: «Сашенька, пока вы не будете 5 лет зубрить и резать, вы ничего не поймёте. Через 5 лет с вами можно будет сказать пару слов по этому поводу – не больше». К счастью, я имею возможности оплачивать любых педагогов, получать любые препараты, любые лаборатории. «Секундовское» имя мне это до сих пор позволяет, я достаточно успешно на нём паразитирую. И я честно 4 года зубрил и резал.

– Где?

– В разных местах. В России и за границей. За границей это делать проще.

– Ко вскрытиям допускают всех, кто захочет?

– Конечно! Любого, кто платит.

– Вы сказали, что занятия выбираете из соображений выгоды. От анатомии вам какая выгода?

– От анатомии – никакой. Наоборот: у меня есть возможность удовлетворять потребности личной выгоды, чтобы заниматься наукой. У нас для того, чтобы заниматься наукой, надо быть финансово абсолютно независимым человеком. Знаете, что самое страшное в сегодняшней науке? Нет, не эти бутафорские нагромождения дОцентов и картонные институты. Я вижу глаза курсантов ВМА, которые выслушивают офигительную лекцию, которую произносит лучший специалист в России. Они бегут за профессором, провожая его из аудитории, задавая вопросы, подавая пальто, выходят… И видят, как он садится в гнилые «Жигули». И понимают, что если это единственное, чем общество смогло наградить даже такого уровня учёного, то в науке делать нечего. Так что сейчас наука вернулась во времена Томаса Генри Хаксли, во времена Дарвина, когда нужно быть абсолютно независимым, чтобы ею заниматься.

– Скажите, откуда ваша финансовая независимость? Со времени «600 секунд» прошло 23 года.

– А вот на эту тему вообще не буду говорить.

– Но ведь на что-то вы живёте?

– Ох… Меня мало беспокоит этот вопрос.

– Лошадей, опять же, надо кормить.

– Едят.

Вопросы и ответы

– Вы уже знаете, чем будете заниматься, когда насытитесь анатомией?

– Нет-нет, мне ещё разбираться с абиогенезом, ретикулярной формацией, с массой коллатералей… Один вопрос тянет за собой другой, и это всё достаточно долго.

– Но если в стране выйдет директива, чтобы все занимались анатомией, то, думаю, вы займётесь чем угодно, только не ею.

– Я знаю, что такой директивы быть не может, здесь я спокоен.

– У нас и не такое может быть, вы не заметили?

– К тому же я уже почти разобрался в том, в чём хотел.

– Вы ищете ответа на какой-то вопрос?

– Я не могу сказать, что ищу ответ на какой-то вопрос, потому что я подозреваю всякую пакость, и уже убедился многократно, что эта пакость обязательно происходит. Вот изобрету какую-то блестящую формулировку – и хожу, как индюк, в течение недели, счастливый. А потом выясняется, что академик Бернал это сказал 45 лет назад.

– Беда.

– Да. И я подозреваю, что на мои вопросы ответы уже давно кем-то даны. Моё дело – систематизировать некоторые вещи и, пользуясь своими журналистскими способностями, конвертировать их в общепонятное. Мне это интересно.

Абиогенез

– Скажите, что должно произойти, исключая, конечно, личные обстоятельства, чтобы вам стало страшно?

– Страх – это штука такая неподвластная. Если вы думаете, что работа каскадёром или медаль «За личное мужество» – это гарантия особой смелости, это не так. Да, я прошёл через что-то, но ведь тут вопрос цены: можно лезть под пули, а можно и не лезть. Можно рисковать жизнью или не рисковать – вопрос цены.

– Работая каскадёром, вы вряд ли думали только о цене?

– Вы что, с ума сошли? Платили 120 рублей за подсечку! Это была месячная зарплата в СССР! Так что это тоже был вопрос цены.

– Вы бравируете своей беспринципностью? Или мне показалось?

– Ну, с учётом искусственности и декоративности таких понятий, как мораль и принципы, беспринципным быть довольно сложно. Цинизм – это просто умение называть вещи своими именами. Поэтому для меня нет понятия беспринципность.

– А может что-то случиться, чтобы вам стало стыдно?

– Нет, вот стыдно – это не ко мне. Точно не ко мне.

– Может быть, что-то может вас разозлить?

– Ничего. Я от особей этого вида ничего хорошего не жду, хорошо знаю их природу, их устои, их антропологическую и эволюционную историю, меня ничто разозлить или разочаровать не может.

– Ну, хоть обрадовать?

– Ну, меня радует, когда я вижу знания и возможность их поднакопить.

– У вас есть сын, сын-то вас радует?

– Радует.

– И чем?

– Развитием, знаниями. Я смотрю, как из животного, каким является ребёнок, начинает медленно-медленно делаться та самая единичка социальной структуры, носитель информации.

– Это вы про сына – носитель информации?

– Да, мне очень интересно наблюдать за изменениями в нём.

– А вы его воспитываете или дрессируете?

– Ну, знаете, просто слово «дрессировка» в ваших устах вдруг приобрело какой-то негативный смысл. Но можно сказать, что воспитание – это дрессировка, а дрессировка – это воспитание. Какая разница? Мы все – дрессированные животные. И вы, и я.

– Вам нравится казаться таким автоматом?

– Я беседую с вами открыто и искренне, у меня нет желания кем-то казаться. Я такой, какой я есть.

– У меня двоится в глазах: по тому, что вы говорите, – чистый автомат…

– Нет, автомат – плохое слово, давайте найдём более благородное. Рептилия. У них плохо, что называется с эмоциями.

– Вот на рептилию вы точно не похожи. По тому, как вы говорите, – вы человек очень живой и даже очень эмоциональный.

– Слово эмоции не имеет научного смысла. Это – к психологам. Мне это неинтересно.

Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»